В 1780-1790-х годах в русской литературе возникает интерес к национальной истории и народному творчеству, к былинам и сказкам.
Левшин в «Русских сказках» (1780-1783) пересказывает русские былины, а Богданович вводит в свою поэму «Душенька» (1783) персонажи русских народных сказок. Интерес к народной поэзии обостряется после открытия «Слова о полку Игореве», которое воспринимается как произведение русского героического эпоса.
На русскую поэзию тех лет оказывают мощное воздействие и западноевропейские литературы этого времени. Пейзажная лирика Томсона и Грея, «Ночные мысли» Юнга, поэмы Оссиана, германские и скандинавские мифы занимают в литературном сознании эпохи место в одном ряду с мифологией греков и римлян, с античным Олимпом.
При очень живой отзывчивости на все новое, Державин, кого бы ни переводил - Горация или Анакреонта, кому бы ни следовал - Юнгу или Оссиану, всегда писал о своем и по-своему, всегда был верен своим собственным мыслям и чувствам. Поэтому нас не должны смущать слова Державина о том, что тот «особый путь», на который он вступил с 1779 года, был им найден в «подражании Горацию». Горадианство Державина - это лишь одна из форм его поэтического самоопределения. Державин был слишком крупной поэтической индивидуальностью, чтобы он мог опасаться потери своей самостоятельности от соприкосновения с иными поэтическими мирами.
Державин не был первым из русских поэтов, который обратился к творчеству Горация. Великого римского поэта, певца умеренности, сельских радостей и досугов, обличителя городской суеты и роскоши, переводили, «склоняя», приспосабливая к русским нравам, многие русские поэты, начиная с Кантемира и Тредиаковского.
В русской поэзии XVIII века был очень устойчивый интерес к творчеству древнеримского поэта Квинта Горация Флакка (65-8 гг. до н. э.). Латинский язык и латинская литература входили обязательным элементом в тогдашнее образование, а для тех, кто латыни не знал или знал недостаточно хорошо, существовали многочисленные немецкие и французские переводы.
К тому времени, когда Державин определился как поэт, т. е. к концу 1770-х годов, на русском языке уже были превосходные переводы од, посланий и сатир Горация, сделанные Ломоносовым, Тредиаковским, Барковым, Поповским. Но все эти переводы не внесли чего-либо существенно нового в развитие русской поэзии.
В творчестве Державина и его друзей-поэтов, особенно В.В. Капниста, интерес к Горацию приобретает особый смысл. Гораций становится учителем жизни, в его поэзии Державин ищет идей и чувств, созвучных его собственным настроениям, его собственному жизнеощущению.
В лирике Горация русских поэтов привлекало многое. Стихотворения Горация всегда обращены к определенному адресату, лирическая тема развивается в них как монолог от имени авторского «я», при этом поэт чаще всего высказывает свои пожелания Или советы. Такая лирико-дидактическая форма с наибольшей полнотой и разнообразием позволяла Горацию изложить свою жизненную философию, которая вошла в общеевропейскую культурную традицию как «горацианская мудрость». Идеал безмятежного пользования жизнью получает у Горация свое классическое литературное выражение. В беге времени, в смене времен года, в увядании цветов и превратностях человеческой судьбы поэт видит напоминание о кратковременности жизни... Пиры, вино, любовь - этими утехами отнюдь не следует пренебрегать, но основа блаженной жизни в безмятежности духа, умеющего сохранить меру в благополучии и твердость в трудном положении, - вот что утверждал Гораций. Жажда богатств и стремление к почестям одинаково бесполезны... В «золотой середине», в сокращении желаний - источник счастья, и Гораций охотно рисует свою тихую жизнь в Сабинском поместье.
Для начальных горацианских опытов Державина характерно смещение лирико-философских рассуждений - о необходимости умерять страсти и не гоняться за излишним - и злободневно-сатирических намеков на некоторые обстоятельства тогдашней жизни поэта, его отношения с двором, с Екатериной II, с ее фаворитами. Так, например, стихотворение «На умеренность» (1792) начинается с рассуждения о правильном пути к благополучию, т. е. к счастью:
Благополучнее мы будем,
Коль не дерзнем в стремленье волн,
Ни в вихрь, робея, не принудим
Близ берега держать наш челн.
Завиден тот лишь состояньем,
Кто среднею стезей идет,
Ни благ не восхищен мечтаньем.
Ни тьмой не ужасали бед;
Умерен в хижине, чертоге,
Равен в покое и тревоге.Собрать не алчет миллионов.
Не скалится на жирный стол;
Не требует ничьих поклонов
И не лощит ничей сам пол;
Не вьется в душу к нареку другу,
Не ловит таинств и не льстит;
Готов на труд и на услугу,
И добродетель токмо чтит.
Хотя и царь его ласкает,
Он носа вверх не поднимает.
Из этих двух строф первая довольно близка к тексту начала одной из од Горация, но уже вторая совершенно самостоятельна и ничего собственно горацианского в ней нет, как нет его в следующих строфах, где речь идет явно о современных, более того, злободневных событиях 1792 года, вплоть до французской революции, которой шел тогда четвертый год. Тот, кто «среднею стезей идет», довольствуется идеалом умеренности, по мнению Державина:
Себя и ближнего покоя,
Чтит бога, веру и царей;
Царств метафизикой не строя,
Смеется, зря на пузырей,
Летящих флотом к небу с грузом,
И вольным быть не мнит французом.
В позднейших своих «Объяснениях» Державин писал по поводу вышеприведенных стихов, что он здесь «шутит, что философы тогдашнего времени... воображая равенство и свободу, как пузыри возвышаются в своих мнениях, желая возлететь в горнее блаженство или иметь его на земле».
И следующие строки стихотворения полны намеков на придворные дела и отношения Державина. Здесь уже нет никакого сходства с Горацием, никаких намеков и ссылок на него.
Действительное и «согласное» пенье с Горацием появляется у Державина позднее, когда из его лирикофилософских стихов совершенно исчезают сатирикополитические намеки и уподобления.
Стихотворение «На ворожбу» (1798) представляет собой уже более близкий, чем «На умеренность», перевод оды Горация.
В текст своего стихотворения Державин не поместил ничего злободневного, ничего, что было бы связано с двором, с международными отношениями тех лет... Но при этом он выбросил и все, что имело отношение к римской жизни. У него нет обращения к Левконое, нет Юпитера и Тирренского моря, нет «процеживания вина». Несмотря, однако, на то, что в державинском стихотворении нет чего-либо имеющего отношение к злобе дня и событиям политической жизни России, оно все проникнуто духом иной, совсем неримской жизни, ему придан русский колорит самым его стилем, подбором слов и оборотов:
Так! Время злое быстротечно
Летит меж тем как говорим;
Щипли ж веселие сердечно
С тех роз, на кои мы глядим;
Красуйся дня сего благими,
Пей чашу радости теперь,
Не льстись горами золотыми
И будущему дню не верь.
А в стихотворении «Капнисту» (1797), также входящему в число «горацианских» стихотворений Державина, основная идея, так часто и разнообразно развивавшаяся в его вольных переводах или подражаниях Горацию, выражена с наибольшей полнотой:
Счастлив тот, у кого на стол,
Хоть не роскошный, но опрятный,
Родительские хлеб и соль
Поставлены, и сон приятный
Когда не отнят у кого
Ни страхом, ни стяжаньем подлым:
Кто малым может быть довольным,
Богаче Креза самого.Так для чего ж в толь краткой жизни
Метаться нам туды, сюды,
В другие земли из отчизны
Скакать от скук или беды,
И чуждым солнцем согреваться?
От пепелища удаляться,
От родины своей, кто мнит, -
Тот самого себя бежит.Заботы наши и беды
Везде последуют за нами,
На кораблях чрез волны, льды,
И конницы за тороками.»
Поэзия довольства жизнью в кругу семьи, вне забот и тревог истории, поэзия независимости и покоя, проникнутая у Державина, употребляя выражение Белинского, «сословным принципом», пафосом русского дворянского быта, впервые опоэтизированного Державиным, получила свое дальнейшее развитие у Пушкина, а после него в русской прозе, от романов Тургенева до рассказов Бунина. В этом, пожалуй, непреходящее историческое значение горацианской и «средней стези» Державина. При этом очень интересно наблюдать, как некоторые державинские образы повторяются иногда у Пушкина - и при этом меняют свой смысл.
У Державина в стихотворении «Похвала сельской жизни» (1798) говорится:
Горшок горячих, добрых щей,
Копченой окорок под дымом;
Обсаженный семьей моей,
Средь коей сам я господином,
И тут-то вкусен мне обед!
Все это необыкновенно для додержавинской поэзии, «весомо и зримо»; это все приметы реального быта реальной дворянской усадьбы - и в этом заключалось одно из художественных открытий Державина, смело вводившего «низкий», как считали многие и в его время, быт в высокую поэзию философских мыслей, в мир прекрасного.
С этими стихами из «Похвалы сельской жизни» самым прямым образом связано известное место в «Путешествии Онегина», где говорится полемически об отказе Пушкина от тем и образов его романтической поры и переходе к другим темам, к другому пониманию задач поэзии:
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи
Да пруд под сенью и в густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка
Да пьяный топот трепака
Перед порогом кабака.
Мой идеал теперь - хозяйка,
Мои желания - покой,
Да щей горшок, да сам большой .
Пушкин утверждает здесь свое понимание прекрасного и свою убежденность в беспредельных возможностях реализма в искусстве.
У Пушкина довольство малым есть в то же время утверждение великих прав поэта и поэзии на изображение всех сфер жизни, любого ее уголка во имя правды искусства.
Одним из самых значительных «горацианских» произведений Державина была «Ода на смерть князя Мещерского». Она представляет собой яркий пример использования художественных образов, а также вставок, отдельных выражений Горация.
Поэзия домашних радостей и мирного семейного уклада русского барина средней руки возникает в творчестве Державина на основе традиций русского горацианства, с особенным интересом «склонявшего на наши нравы» второй эпод Горация.
Начало этой традиции положил Тредиаковский, в стихотворении «Строфы похвальные поселянскому житию» (1752), основательно русифицировавший бытовую обстановку и социальную окраску латинского первоисточника. У него появились и зима со снегами, и «избы», и псовая охота на волка и медведя, и «овин», и «гумно», и «светлица», и, наконец, совсем не римский обед:
Сытны токмо щи, ломть мягкий хлеба,
Молодой барашек иногда;
Все ж в дому, в чем вся его потреба,
В праздник пиво пьет, а квас всегда.
Державин обратился ко второму эподу Горация в 1798 году и тоже «соображал» его переделку «с русскими обычаями и нравами». В стилистике своего стихотворения Державин очень близок к Тредиаковскому, иногда даже воспроизводит его выражения и строки:
Державинская «Похвала сельской жизни» содержит еще больше примет русского быта, чем стихотворение Тредиаковского. Кроме указанных выше, здесь есть и «собственные волы», и «перечищенная» патока, и баран, «к Петрову дню блюденный», и «пирог, груздями сочиненный», а «ростовщик» Горация превращается у него в «откупшика».
Не меньшее, а, может быть, еще большее значение для развития всей русской поэзии 1780-1810-х годов, чем Гораций или Юнг, имел «древний шотландский поэт-бард Оссиан». В 1765 году шотландский литератор Д. Макферсон опубликовал «Сочинения Оссиана, сына Фингала», переведенные им с «гэльского» (шотландского) на английский язык. В предисловии к этому сборнику, написанном профессором Эдинбургского университета Блэром, Оссиан был объявлен Гомером северных народов, создателем эпических поэм, ничем не уступающих «Одиссее» и «Илиаде». В действительности никакого Оссиана не существовало, и автором его сочинений был сам Макферсон.
Поэмы Оссиана имели огромный общеевропейский успех. Оссиановская сентиментально-меланхолическая поэзия, элегические воспоминания о прошлом, величественные и угрюмые картины природы горной Шотландии, «открытые» впервые для литературного сознания эпохи, - все это сделало Оссиана одним из самых сильных вдохновителей поэзии европейского предромантизма. И Державина не могли не поразить в поэмах Оссиана шумящие водопады, пенистые горные потоки, шум прибоя, ветер, свистящий в степных просторах, туманы на вершинах гор, луна, которая смотрит сквозь туман или сквозь ночные тучи...
В оде «На взятие Измаила» (1790) Державин соединил русскую одическую традицию, приемы изображения битв, разработанные Ломоносовым и Петровым, с образами поэзии Оссиана. Из Оссиана взял он «мрачную, страшную тишину» в начале штурма, которая совсем не вяжется с канонадой из трехсот орудий; из Оссиана пришли в русское войско и «бард» «древний», «исступленный», с которым сравнивается священник, идущий перед русскими солдатами, и тень воина, и сравнение «щита» с «полным месяцем»:
Уже в Эвксине с полунощи
Меж вод и звезд лежит туман,
Под ним плывут дремучи рощи;
Средь них как гор отломок льдян
Иль мужа пека тень седая
Сидит, очами озирая:
Как полный месяц щит его ...
Такой же «муж седой» появляется в «Водопаде» (1791) и произносит там монолог, выражающий основную идею оды; в этой оде пейзаж также принимает оссиановский колорит, предвосхищая ночные пейзажи Жуковского:
Волнистой облака грядой
Тихонько мимо пробегали,
Из коих, трепетна, бледна,
Проглядывала вниз луна.
Многие пейзажи «Водопада» навеяны Державину «Песнями древних бардов»:
Оссиановский «маскарад» мы видим и в стихах Державина, посвященных войнам, в частности походам Суворова. Так, в оде «На переход Альпийских гор» (1799) Державин вспоминает Оссиана как своего вдохновителя:
Но что? не дух ли Оссиана,
Певца туманов и морей,
Мне кажет под луной Морана ,
Как шел он на царя царей?
В другой оде того же времени («На победы в Италии», 1799) Державин с полной убежденностью в правомерности своих действий упоминает и Оссиана, и скандинавскую мифологию, и фантастические предания о Рюрике. Для него это все порождение одной общей северной («оссианической») культуры; все это для него «варяго-росское баснословие», т. е. мифология Севера вообще. Поэтому уже в первой строфе этого стихотворения оссиановские «дубы» и «арфы» соседствуют с Валькирией («Валкой»), о которой в объяснениях Державина даются такие сведения: «Древние северные народы, или Варяго-Руссы, возвещали войну и собирались на оную по ударению во щит. А Валками назывались у них военные девы или музы»:
Ударь во сребряный, священный,
Далеко-звонкий, Валка! щит,
Да гром твой, эхом повторенный,
В жилище бардов восшумит.
Встают. - Сто арф звучат струнами,
Пред ними сто дубов горят,
От чаши круговой зарями
Седые чела в тьме блестят.
Далее появляется типичный оссиановский воин (он в третьей строфе оказывается Рюриком), который «белых волн туманом покрыт по персям, по плечам». Он «пленяется певцами, поющими его дела», - имеется в виду баснословное «взятие Парижа», осуществленное варягами под предводительством Рюрика.
Значение державинского оссианизма не только в использовании мотивов северной поэзии, но и в стремлении воспроизвести ее стиль. Так, о певцах, прославляющих Рюрика, Державин говорит в «оссиановском» стиле:
Смотря, как блещет битв лучами Сквозь тьму времен его хвала.
Лучи битв - сложная метафора, но Державин не просто включает этот образ в «вое стихотворение, он связывает эти «лучи битв» с контрастной им по смыслу «тьмой времен». Глагол блещет получает одновременно и конкретное и переносное значение (блещет... лучами и блещет... хвала), а все вместе создает представление о чем-то очень древнем, диком и первобытном в своей мощи, не совсем понятном современникам Державина, но все же таком, где «что-то слышится родное». Именно это ощущение родства с миром «варяго-росской», первобытной, но" мощной в своем диком величии поэзии позволяет Державину использовать ее образность для обрисовки современного героя - Суворова:
«Се мой, - гласит он, - воевода!
Воспитанный в огнях, во льдах,
Вождь бурь полночного народа,
Девятый вал в морских волнах,
Звезда, прешедша мира тропы...»
В оде «На взятие Варшавы» (1794) оссиановские мотивы соседствуют с русским былинным стилем:
Ступит на горы, - горы трещат,
Ляжет на воды, - воды кипят,
Граду коснется, - град упадает,
Башни рукою за облак кидает.
В середине 1790-х годов Державин чувствует потребность подвести итоги своей поэтической работы, определить свое место в ряду русских поэтов. Одно за другим он пишет стихотворения, в которых эта тема занимает главное место: «К лире» (1794), «Мой истукан» (1794), «Соловей» (1795), «Памятник» (1795).
В стихотворении «Мой истукан» Державин говорит о разных видах посмертной славы и способах ее приобретения:
Легко злом мир греметь заставить,
До Герострата только шаг;
Но трудно доблестью прославить
И воцарить себя в сердцах...
Утверждая истинную славу великих деятелей русской истории - Петра Великого, Пожарского, Минина, Филарета, Долгорукого, Державин не находит у себя таких же прав на посмертную славу:
Достойны вы! - Но мне ли права
Желать - быть с вами на ряду?
Что обо мне расскажет слава,
Коль я безвестну жизнь веду?
Не спас от гибели я царства,
Царей на трон не возводил,
Не стер терпением коварства,
Богатств моих не приносил
На жертву, в подкрепленье трона,
И защитить не мог закона.
И все же, перебрав и перечислив все, чего он не совершил великого, припомнив все то немногое, что удалось ему сделать на своих служебных постах, Державин находит такую свою заслугу, которая может оправдать существование его бюста в ряду замечательных деятелей России:
Но если дел и не имею,
За что б кумир мне посвятить,
В достоинство вменить я смею,
Что знал достоинствы я чтить,
Что мог изобразить Фелицу,
Небесну благость во плоти.
Что пел я россов ту царицу,
Какой другой нам не найти
Ни днесь, ни впредь в пространстве мира, -
Хвались моя, хвались тем, лира!
Итак, право Державина на бюст, и шире - на бессмертие определяется, по его глубокому и непоколебимому убеждению, тем поэтическим образом Екатерины, который он создал. В «Памятнике» (1795) это выражено с еще большей силой:
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
«Добродетели Фелицы» и «истина», высказанная «царям» - так в предельно лаконичной форме выразил Державин свое отношение к собственным литературным заслугам. Созданный им образ Фелицы Державин считал воплощением своих идеальных представлений о том, каким должен быть царь, человек на троне. В отличие от других русских одических поэтов, Державин в «Фелице» поставил государственную деятельность Екатерины II в прямую зависимость от ее человеческих качеств, «добродетелей», как он писал в «Памятнике». Отсутствие этих «добродетелей» превращает любого деятеля - не только царя, но и самого мелкого чиновника - в раба собственных страстей; из служителя общей пользы он превращается в низкого корыстолюбца. Об этих нарушениях законов нравственности, где бы они ни происходили, писал Державин в своих стихах, направленных против тиранов и вельмож, эту свою позицию «ревности» к общественному благу он имел в виду, когда писал об «истине», «с улыбкой» - т. е. в шуточно-сатирических одах - высказанной им «царям».
Державин видел новизну своей общественной, а следовательно, и литературной позиции в этом сочетании серьезного и смешного («забавного»), идеального и сатирического, в уменье облечь высокие мысли («истины») в комическую форму.
В представлении современников и потомков Державин остался певцом «екатерининского века», времени наиболее пышного блеска, действительного могущества дворянской России XVIII века. Его гордость «Фелицей» была законной и естественной, равно как и представление о себе как поэте-глашатае «истины». Но в сознании необходимости подвести итоги у Державина сказалось и ощущение перемен в собственном творчестве. Именно с середины 1790-х годов Державин возвращается к темам и образам своих стихов второй половины 1770-х годов, дорабатывает и печатает некоторые из них («Пламиде», «Нине», «Пени», «Разлука») вместе с новыми вещами в своем сборнике «Анакреонтические песни» (1804). То, что когда-то рассматривалось им только как забава, становится на рубеже двух столетий последним словом литературы, выражением идей нового времени. И если в «Памятнике» (1795) Державин писал о служении «истине» и о «добродетелях Фелицы», о своих философско-религиозных стихах («в сердечной простоте беседовать о боге»), то в стихотворении «Лебедь» (1804), Державин иначе определяет сущность своей поэзии. Вместо гражданственно-политической, государственной проблематики, вместо поучения царям («истину царям с улыбкой говорить») появляется Державин - поэт гуманности, поэт домашних радостей и мирных увеселений частной жизни:
Вот тот летит, что, строя лиру,
Языком сердца говорил
И, проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил .
Державин продолжал писать оды до конца своей жизни, он не пропустил ни одного сколько-нибудь значительного события в политической жизни России, но все это уже было поэтически холодно, лишено внутренней энергии его од 1780-х годов, сводилось к самоповторению.
Поэтических достижений с середины 1790-х годов Державин добивается в других жанрах. Вместо прежнего представления о мире, в котором действуют законы разума и нравственности, мир в представлении поэта разделился на две, резко разграниченные сферы. Мир политики, мир истории, мир русской торжественной оды Ломоносова, Петрова, Державина отделился в его сознании и творчестве от мира частных человеческих интересов, от повседневного хода домашней жизни, от интимных чувств, радостей и горестей.
Человек отделился от гражданина, и единственная сила, которая может связать между собой «историю» и частную жизнь, гражданское общество и человека с его личными интересами, - это красота. Рождение красоты вносит мир и согласие в жизнь людей и самих богов, пересказывает Державин античный миф:
...и Красота
Вмиг из волн морских родилась.
А взглянула лишь она,
Тотчас буря укротилась И настала тишина...
Боги молча удивлялись,
На красу разинув рот,
И согласно в том признались:
Мир и брани - от красот .
(«Рождение красоты», 1797)
Чувство красоты, способность ее воспринимать - эстетическое чувство, как сказали бы мы сегодня, - становится для Державина основной мерой, с которой он теперь подходит к людям. Он убежден, что служение общему благу есть следствие развитого эстетического чувства.
Державин писал в стихотворении «Любителю художеств» (1791):
Боги взор свой отвращают
От не любящего муз,
Фурии ему влагают
В сердце черство грубый вкус,
Жажду злата и сребра,
Враг он общего добра
. . . . . . . . . . . . . . . ..
Напротив того, взирают
Боги на любимца муз;
Сердце нежное влагают
И изящный нежный вкус;
Всем душа его щедра,
Друг он общего добра!
Эти мысли стали необыкновенно важны для Державина именно в 1790-е годы. В стихотворении «К лире» (1794) он снова говорит о «железном веке» и жажде богатства, которая вытеснила любовь к прекрасному:
Ныне железные ль веки?
Тверже ль кремней человеки?
Сами не знаясь с тобой,
Свет не пленяют игрой,
Чужды красот доброгласья.
Доблестью чужды пленяться,
К злату, к сребру лишь стремятся,
Помнят себя лишь одних;
Слезы не трогают их,
Вопли сердец не доходят...
Перемещение творческих интересов поэта из области государственно-политической в сферу частной жизни вызвало жанровые перемены в державинской поэзии. Державин пишет теперь небольшие по объему стихотворения.
Единство ломоносовской оды - единство тематическое: избранная поэтом тема-понятие (свет, радость, красота) проходит через всю оду от начала до конца и придает стройность ее конструкции и логически оправдывает самые, казалось бы, неожиданные взлеты поэтического «восторга».
Державин пытался следовать ломоносовскому тематическому построению и в конце века. Так, ода «На смерть князя Мещерского» скрепляется повторением в каждой строфе слова «смерть» (являющегося одновременно и основной философской темой), или производных от него, или близких по смыслу:
Уже зубами смерть скрежещет..
Глотает царства алчна смерть ...
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть , родимся.
Вез жалости все смерть разит...
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее...
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился...
Где стол бы яств, там гроб стоит;
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит...
Смерть , трепет естества и страх!..
Сей день, иль завтра умереть ,
Перфильев! должно нам конечно,
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Основной образ-понятие оды («смерть») находится в сложном отношении с контрастным ему образом - понятием «вечность»:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы...
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает...
Подите счастьи прочь, возможны,
Вы все временны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
Но уже в оде «На смерть князя Мещерского» Державин связывает между собой соседние строфы повторением одного слова, с которого начинаются перечисляемые «мысли» и образы. Строфа шестая и седьмая связываются между собой повторением образа смотрящей смерти:
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит ...Глядит на всех - и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны -
И точит лезвие косы.
Таким же способом связаны между собой строфы восьмая и девятая:
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век .Как сон , как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость...
Такая междустрофическая связь раздвигала рамки периода за пределы одной строфы, создавала надстрофическое единство, увеличивая объем тех словесных масс, из которых строилось одическое здание.
Этот способ синтаксического объединения двух соседних строф стал широко применяться Державиным. Так, в оде «На коварство французского возмущения и в честь князя Пожарского» этот прием проведен через все произведение:
Несправедливые дороги
В храм вечной славы не ведут . (13)
Ведут не в храм - на место лобно
Они содетелей неправд... (14)
И истина вовек сияет;
Она едина составляет
Всех добродетелей зерно . (21)
Зерно бессмертия и корень
Величия, доброт венец ... (22)
Однако так можно было соединить только две соседние строфы, а Державину нужно было связать воедино большие словесные группы, и он объединяет несколько строф с помощью анафорического начала, повторяющегося в трех, четырех, - а в «Водопаде» даже в семи - строфах подряд. В оде «На счастие» (1789) анафорическое начало подчеркивает одновременность целого ряда событий европейской политической жизни с тем, что вершит Екатерина II, благоразумие и мудрость которой Державин восхваляет, высмеивая ее европейских коллег на кронах. Вся ода написана как обращение к богу счастья, которому поэт жалуется на свое печальное положение, и иронически рисует всеобщую путаницу и неразбериху. Единое начало («В те дни...») объединяет строфы четвертую - тринадцатую, т. е. 90 строк, но объединение это имеет чисто внешний, формальный, а не «содержательный» смысл. Для Державина важна только одновременность событий, поэтому он не просто перечисляет (в шуточном изложении) различные политические конфликты и происшествия 1789 года, но и в пределах одной строфы соединяет самые разнородные по характеру, смыслу и значению факты:
В те дни людского просвещенья,
Как нет кикиморов явленья.
Как ты лишь всем чудотворишь:
Девиц и дам магнизируешь,
Из камней золото варишь,
В глаза патриотизма плюешь,
Катаешь кубарем весь мир;
Как резвости твоей примеров
Полна земля вся кавалеров,
И целый свет стал бригадир.
О чем только ни говорится в этой строфе! Здесь упоминается увлечение гипнозом, который в XVIII веке называли «животным магнетизмом», масонские поиски философского камня, с помощью которого рассчитывали превращать металлы в золото, щедрая раздача Екатериной II Владимирского, ордена, частое производство в бригадирский чин - события, так сказать, местного, петербургского значения - и рядом с этими бюрократически-придворными делами и сплетнями строка - «в глаза патриотизму плюешь», значение которой выходит за рамки местных новостей и, очевидно, касается каких-то нам сейчас не совсем понятных международных отношений России.
Державин сопоставляет явления только потому, что они существуют одновременно, а не на логике развития определенной темы или сочетания двух тем, как это делал Ломоносов.
«На счастие» - одна из тех «шуточных» од, в которых Державин позволил себе еще большую свободу в выборе фактов и выражений, чем в «Фелице» или «Решемысле» (1783), и, чтобы оправдать эту свободу тона, в первой публикации было дано объяснение: «...писано на маслянице» (а в рукописи стояло, «когда и сам автор был под хмельком»). Этим примечанием Державин как бы «оправдывался» перед читателями за отступления от канонического типа похвальной оды, которые он сделал в оде «На счастие», превратив ее, по верному определению Г.А. Гуковского, в некое подобие политического фельетона в стихах. Это «оправдание» Державина - явное свидетельство того, что представление о жанровой природе оды у него было очень точное и что те отступления, которые он делал, эстетически ощущались только на фоне этого представления об устойчивой форме похвальной оды. Поэтому не удивительно, что почти в одно время с «шуточной» одой «На счастие» Державин пишет вполне «серьезные» оды «Изображение Фелицы» и «На взятие Измаила», в которых, особенно в последней, он близок к ломоносовской одической манере.
В больших одах Державина, таких, как «Водопад», «Изображение Фелицы», «На взятие Измаила», «На коварство...», со всей наглядностью виден отход Державина от ломоносовской идеи высокого слога - «равного подбора слов», как определял этот стилистический принцип Ломоносова Державин.
Высокая культура стилистического отбора, созданная Ломоносовым и усвоенная всеми поэтами русского классицизма, стала нарушаться в главном поэтическом жанре - оде уже у Петрова. Слог его од перенасыщен теми «ветхими» церковнославянскими словами, от употребления которых Ломоносов решительно предостерегал.
Державин же стал смело вводить в оду слова и обороты из того стиля, который Ломоносов называл «подлым» (т, е. низким, простым), - слова и обороты из просторечия, до него употреблявшиеся только в басне или ирои-комической поэме. В оде «На смерть князя Мещерского» бледна смерть на всех глядит - сочетание, невозможное ни у Ломоносова, ни у «самых смелых» поэтов 1770-х годов.
«Мурза», от имени которого ведется все изложение в «Фелице», употребляет слова и выражения, до этой оды имевшие доступ только в поэзию комическую, в такие жанры, как басня или ирои-комическая поэма:
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью...
То вдруг, прельщайся нарядом,
Скачу к портному по кафтан...
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю...
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне...
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играю в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся...
Державину, привыкшему в обширных одах свободно распоряжаться большими словесными массами (в «Водопаде» больше строк, чем в пушкинском «Медном всаднике»), нелегко было вернуться к малым стихотворным жанрам.
Характерны уже их названия - «Гостю» (1795), «Другу» (1795) - которые сами по себе вводят в иную, но одическую сферу жизни.
Стихотворение «Другу» состоит из трех восьмистрочных строф. Каждая строфа - одно законченное предложение. Периоды не простираются на несколько строф, как это бывало в одах.
Пойдем севодни благовонный
Мы черпать воздух, друг мой! в сад,
Где вязы светлы, сосны темны
Густыми купами стоят;
Который с милыми друзьями,
С подругами сердец своих
Садили мы, растили сами;
Уж ныне тень приятна в них.Пусть Даша статна, черноока
И круглолицая, своим
Взмахнув челом, там у потока,
А белокурая живым
Нам Лиза, как зефир, порханьем
Пропляшут вместе козачка,
И нектар с пламенным сверканьем
Их розова подаст рука.Мы, сидя там в тени древесной,
За здравье выпьем всех людей:
Сперва за женский пол прелестный,
За искренних своих друзей;
Потом за тех, кто нам злодеи:
С одними нам приятно быть;
Другие же, как скрыты змеи,
Нас учат осторожно жить.
То небольшое стиховое пространство, которым теперь стал располагать Державин (иные из его стихотворений «сократились» до шестнадцати, восьми и даже четырех строк), потребовало другого отношения к поэтическому слову. Вернее, только теперь перед Державиным встала проблема слова.
В тесных пределах малого стихотворения каждое слово, каждый оттенок смысла, каждое новое соотношение слов или значений, каждая форма логико-синтаксических связей приобрели неизмеримо большую важность, чем это было с отдельно взятым словом в одах, где в больших словесных массах слово как бы терялось, растворялось в общей стихии лирического вдохновения. Державин очень хорошо понял разницу между «одой» и «песней», под которой он понимал малые лирические жанры: «Песня держится всегда одного прямого направления, а ода извивчиво удаляется к околичным и побочным идеям. Песня изъясняет одну какую-либо страсть, а ода перелетает и к другим. Песня имеет слог простой, тонкий, тихий, сладкий, легкий, чистый, а ода - смелый, громкий, возвышенный, цветущий, блестящий и не столько иногда обработанный... Песня сколько возможно удаляет от себя картины и витийство, а ода, напротив того, украшается ими. Песня чувство, а ода жар... Песня во всяком куплете содержит полный смысл и окончательные периоды; а в оде нередко летит мысль не токмо в соседственные, но и в последующие строфы».
Причудливый, инверсированный порядок слов более заметен в малых по размеру произведениях, чем в одах:
Приди, мой благодетель давний,
Творец чрез двадцать лет добра!
(«Приглашение к обеду», 1795)
И все же в этих малых по числу строк стихотворениях, несмотря на частые несоответствия между жанром и стилем, Державин сумел выразить по-своему преклонение перед красотой в искусстве и в жизни, неподдельное восхищение молодостью и живостью «красавиц», соединенное с добродушной иронией над своей старостью. Этот пафос воспевания любви и красоты был воспринят от Державина несколькими поколениями поэтов. Батюшков и молодой Пушкин многим обязаны любовной лирике Державина.
Примечания
Торока - ремешки позади седла.
Эвксин, Понт Эвксинский - Черное море.
Моран - герой поэм Оссиана.
Лики - хор певцов.
Что, по-вашему, означает «забавный русский слог»? Можете ли вы привести его примеры из поэзии Державина?
Ответы:
«Забавный русский слог» - это новая стилистическая манера, введенная Державиным в русскую литературу, в которой написаны два центральных его произведения «Фелица» и «Бог». Ей свойственны искренность, отсутствие торжественных аффектаций, гражданская смелость и правдолюбие. «Истину царям» Державин говорил «с улыбкой», т. е. смягчая резкость нравоучений шутливостью тона, однако не снижая глубины возражений и несогласий, что мы хорошо знаем из его биографии. «Забавный русский слог» - это один из существенных стилистических элементов поэзии Державина, называемый еще в литературоведении как «разрушение (или, по А. В. Западову, - обновление) классицистической оды». Примеры целесообразно привести из названных произведений. Так, противопоставляя современное ему царствование Екатерины II нравам двора Анны Иоанновны, Державин включает в оду «Фели-ца» строки: Там свадеб шутовских не парят, В ледовых банях их не жарят, Не щелкают в усы вельмож; Князья наседками не клохчут, И сажей не марают рож. В той же оде мы читаем изображение быта провинциального дворянина, хотя и живущего в столице. Иль, сидя дома, я прокажу, Играя в дураки с женой; То с ней на голубятню лажу, То в жмурки резвимся порой; То в свайку с нею веселюся, То ею в голове ищуся.
1. Какие черты определяют личность Г. Р. Державина?
Личность Г.Р. Державина определяли такие качества, как правдолюбие, осознание своего человеческого достоинства и чести, прямота, неумение подстраиваться под начальство, потворствовать его прихотям, слабостям и капризам. Его принципиальный и вспыльчивый характер часто приводил к потере должности, к громким скандалам с чиновниками. А во время подавления Пугачевского восстания главнокомандующий грозил казнить Державина вместе с Пугачевым. Обличительный характер часто носили и стихи поэта, в которых выражалась его гражданская позиция, убежденность в ответственности любой власти перед людьми и Богом. Поэт судил любого человека с позиций высокой нравственности и гражданственности, грозил «сильным мира сего» Божьим судом, если они не будут соответствовать требованиям человечности и порядочности. «Ум и сердце человечье были гением моим», - подчеркнул он в стихотворении «Признание». Поэт никогда не искал почестей и наград, больше всего ценил свободу, о чем не раз говорил в своих произведениях:
Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей,
И чужд сует разнообразных!
(«Евгению, Жизнь Званская»)
Обыл прежде всего гражданским поэтом, страстно и смело откликавшимся на все значительные события русской жизни своего времени. Но Державин не стал и во главе позднего классицизма, что легко могло бы случиться, если бы автор од-сатир не сохранил своих общественных идеалов, резко отделявших его от реакционного течения литературы, несмотря на традиционный консерватизм его политических представлений. Державин как поэт в той или иной мере сближался с русским просветительством XVIII в., которое создало реально-сатирическую литературу, подготовлявшую почву для реализма XIX в.
2. Подберите цитаты из стихотворений Державина, которые дают представление о темах его творчества.
1) Образ просвещенного и мудрого правителя:
Им и время не владеет.
Ниже злато, ни сребро;
Он порядку дел радеет,
Любит общее добро;
Убегая пышных вздоров
И блестящих мелочей,
Он во сане прокуроров,
Всех вельмож, судей, царей
Чтит лишь только человека
И желает сам им быть...
(«Время»)
2) Философская тема: назначение человека, смысл его существования:
А я перед тобой - ничто.
Ничто! - Но Ты во мне сияешь
Величеством твоих доброт,
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод...
Частица целой я вселенной...
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь - я раб, я червь - я бог!
(Ода «Бог»)
3) Сатирическая тема:
а) обличение неправедных властителей:
Ваш долг есть: охранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
(«Властителям и судиям»)
б) обличение человеческих пороков:
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами;
Где должно действовать умом,
Он только хлопает ушами.
(«Вельможа»)
4) Тема назначения поэта и поэзии:
Поэзия не сумасбродство,
Но вышний дар богов, - тогда
Сей дар богов лишь к чести
И к поученью их путей
Быть должен обращен, не к лести
И тленной похвале людей...
(«Видение Мурзы»)
Всяк будет помнить то в народах неисчетных, Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге И истину царям с улыбкой говорить.
(«Памятник»)
3. В чем творчество Державина соответствует, а в чем отходит от канонов классицизма?
Державин выступил в литературе на закате классицизма, но не мог остаться правоверным «классиком». Показательно, что он высмеял в эпиграмме одну из поздних эпических поэм - «Сувороиду» И. Завалишина Сам он о А. В. Суворове писал совершенно иначе, стремясь запечатлеть реальный облик великого полководца. Однако связи с ломоносовским классицизмом у Державина были еще очень велики. Это выражалось и в характере большей части стихов Державина, и, что еще важнее, в свойственной его творчеству идеализации воспеваемых героев (Фелица - Екатерина II). Но вместе с тем в оды Державина проникают элементы реальной действительности, герои их приобретают черты живых людей, одическое «пение» перебивается сатирическим смехом.
Формально Державин неукоснительно следует системе классицистических жанров, он раздвигает ее рамки, показывая иные возможности поэтического мышления. В оде «Фелица», посвященной Екатерине II, классицизм проявляется в создании образа царицы, наделенной всякими добродетелями, в стройности построения. Однако Державин сумел совместить торжественный стиль оды, сказочную основу и бытовые подробности повседневной жизни. Был создан не только отвлеченный образ просвещенной императрицы, но и индивидуальный человеческий характер. Нарушал строгие правила классицизма и язык, которым написана эта ода. У Державина наряду с торжественно и величаво звучащими стихами стоят простые («дурачества сквозь пальцы видишь...») и даже встречаются строки «низкого» стиля («И сажей не марают рож»). В этой оде легкий и звучный стих приближается к шутливо-разговорной речи, которая отличается от торжественно-величавой речи од Ломоносова.
Это же сочетание, казалось бы, несовместимого: жизненных реалий (кляча, сухари, солома) и слов высокого стиля (рать, пылая, бдеть) - отражено в стихотворении «Снигирь», написанному на смерть великого полководца А. Суворова, и многим другим произведениям. Нарушая классицистические каноны, Державин создает «живой» поэтический образ, тот «забавный русский слог», который позволил подлинно лирическому «языку сердца» заменить строгие правила и нормы. В поэзии Державина представала живая, конкретная человеческая личность с ее разнообразными переживаниями, с ее субъективным отношением к людям и явлениям. Приближение поэзии к интересам человеческой личности проявилось и в том, что рядом с героическими событиями в творчестве Державина заняли место факты повседневной, будничной жизни.
Державин как поэт в той или иной мере сближался с русским просветительством XVIII в., которое создало реально-сатирическую литературу, подготовлявшую почву для реализма XIX в.
Державин до конца своих дней будет носить почетный мундир избранного собеседника царицы, ведущего с ней разговор «в забавном русском слоге», допущенного в число тех, кому позволено «с улыбкой» открывать власти «истину». В прославленном «Памятнике», написанном в год смерти Екатерины, в 1796-м, поэт, в ретроспекции, подводя итоги своим стихотворным опытам Екатерининской эпохи, заявит с почти терминологической ясностью:
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить {496} .
Комментируя эти строки, Л.В. Пумпянский справедливо указал на важность двух рядов слов: «что» и «как» {497} . Между тем Державин дал достаточно серьезное объяснение своим стихам; за кажущейся нетерминологичностью дефиниций стояла выверенная политическая и литературная установка: «Автор из всех российских писателей был первый, который в простом забавном легком слоге писал лирическия песни и шутя прославлял императрицу, чем и стал известен» {498} .
«Что» в его одах 1780-х годов всегда было сфокусировано на Екатерине. При этом отношения «поэт - царь» заменяются условной корреляцией «татарский Мурза» - «киргиз-кайсацкая Царица». Державин продолжил развивать тот же сюжет в последующих своих сочинениях. «Татарский Мурза» превращается в своего рода «сказовую» маску, а реальный сюжет отношений с императрицей смешивается с выдуманным. «Быль» и «небыль» соединяются в сюжете, циклизующем сочинения поэта этого периода. Мурза подчеркивает интимность своих отношений с Фелицей, которая является к нему в дом, «тайно» шлет подарки, а он, в свою очередь, поет ей свои «татарски песни», преодолевая козни и наветы недоброжелателей - «из-под спуду» («Видение Мурзы»), Такой подход к изображению императрицы осмысляется как нелицемерный, а стиль описания - как «простой». В «Благодарности Фелице» 1783 года Державин заметит:
Когда тебе в нелицемерном
Угодна слоге простота,
Внемли… {499}
Дело было не только в игровом развертывании образовавшегося сюжета, но и в подчеркивании «окраинных» ассоциаций, сигнализировавших об имперском контексте разговора с царем {500} . С другой стороны, значимой была и постоянная апелляция Державина к татарским корням: в посвятительном стихотворении «Монархиня!», поднесенном Екатерине вместе с рукописью тома стихов 6 ноября 1795 года, поэт доведет свою генеалогию до славного Багрима, родоначальника нескольких дворянских фамилий, приехавшего из Золотой Орды служить великому князю Василию Темному («Забудется во мне последний род Багрима» {501}). Генеалогия повышала статус диалога, позволяла «татарскому Мурзе» говорить с царем от лица «представителя дворянства», издавна привыкшего служить власти. За похвалами Фелице вставала, таким образом, санкция дворянского класса.
Дифирамбы императрице преподносятся Державиным как слова «истины», «правды», о которой он «дерзает» говорить - вопреки подозрениям в лести и со стороны вельмож, и со стороны самого объекта прославления. Поэт берет на себя смелость «прочитывать» в логике политических деяний императрицы стратегию блага и счастья. Это почти «тайное» знание он адресует не современникам, а потомкам. Не случайно между «Фелицей» и «Памятником» было написано «Видение Мурзы»(напечатанное лишь в 1791 году, но активно читавшееся в литературных кругах), где поэт декларировал:
Но, венценосна добродетель!
Не лесть я пел и не мечты,
А то, чему весь мир свидетель:
Твой дела суть красоты.
Я пел, пою и петь их буду,
И в шутках правду возвещу;
Татарски песни из-под спуду,
Как луч, потомству сообщу {502} .
Новый подход Державина, определившего «истину» как «заслуги» императрицы, был подхвачен авторами «Собеседника». Таково было стихотворное послание М.В. Сушковой, озаглавленное в подражание Державину «Письмо китайца к Татарскому Мурзе, живущему по делам своим в Петербурге». «М.С.», «покорная услужница». живущая в Москве, одновременно подражала самой Екатерине и игривой анонимностью тона, и созданием литературной маски (в предисловии «М. С.» сообщает, что «была в Китае, нашла эту бумагу»:
С конца земли, в другом творимое мы знаем;
В Пекине, о Мурза, стихи твои читаем,
И истину любя, согласно говорим:
На троне Северном Конфуция мы зрим.
Уже лет с двадесят гласит повсюду слава,
Величество души, премудрость, кротость нрава,
Благотворительны законы и дела,
Которыми себя толико вознесла,
Пример земных Владык, полночных стран Царица,
И днесь тобой, Мурза, воспетая Фелица {503} .
«Собеседник» культивирует подобный тип «эпистолярной оды», содержащей отсылки к «Фелице» Державина. Анонимный автор пишет в своем послании «К другу моему ***»:
Мурза в стихах своих к Фелице
Одну лишь истинну писал,
Не льстя премудрой сей Царице,
Что сделала она, сказал -
И звуки правды раздалися,
И нежны слезы полилися
У всех из радостных очей.
Желал бы я Мурзе подобно
Дела Фелицы описать
И так, как он, в стихах свободно
Мои все чувствия сказать… {504}
Когда Державин писал о своих заслугах в «Памятнике» («И истину царям с улыбкой говорить»), он опирался на созданную им самим и одобренную в кругу «Собеседника» традицию. В данном случае «истина» отнюдь не значила «горькую истину», которую поэт осмеливался высказывать власти (как многократно интерпретировалась эта сентенция в критике). Это был риторический ход, в котором «истина» означала «высокую оценку деятельности» («что»), а дефиниция «с улыбкой» определяла «как», то есть «забавно», «шутливо», в новом духе, пришедшем на смену старой, «лобовой», серьезно-велеречивой комплиментарности (Петров, Рубан).
В позднейшем «Разсуждении о лирической поэзии, или Ободе» Державин дал своего рода ключ к пониманию своей одической стратегии, проиллюстрировав фрагментом из «Фелицы» описание того типа оды, который он определял как «смешенной». Державин писал: «В ней одной Стихотворец может говорить обо всем. - Похваляя героя, прославлять Бога; описывая природу, проповедывать нравоучение и проч. Разность предметов производит разнообразие и рождает изобилие, оказывает остроту ума как молнию, от одного края неба до другого мгновенно устремляющуюся, что возбуждает удивление; но только тут весьма нужно здравомыслие, или логика. Поелику ж в таковых смешенных одах удобно помещаются похвалы иносказательные и намеками, которыя, подобно тонкому благоуханию или тихой гармонии, издалече со стороны приносимый, увеселяют более сердца чувствительныя и благородныя, нежели близкое и грубое громогласие, или густый фимиама дым, прямо в лице куримый, то они и нравятся лучше людям, вкус имеющим. Внезапное же совокупление всех далеких и близких лучей, или околичностей, к одной точке есть верх искусства. Оно-то, потрясая душу, называется изящным или высоким» {505} .
Этот ретроспективный взгляд на собственную оду высвечивает поэтическую стратегию Державина и позволяет корректнее ответить на вопросы, поставленные Пумпянским, - прежде всего на вопрос «как». Поэт говорит об ориентации «Фелицы» на людей «со вкусом», которые в намеках и иносказаниях расшифруют объект «похвалы», а изощренный - аллегорический - тип повествования, соединяющий разнородные предметы, «увеселяет» и показывает «остроту» автора. Умение «забавно» курить фимиам - таково достоинство оды, по определению поэта. Именно так поняли смысл и содержание оды «Фелица» современники Державина.
Рождение нового канона не прошло незамеченным для современников. Практически каждый номер «Собеседника» содержал отсылки к знаменитой оде. Автор восьми похвальных од Екатерине Ермил Костров выступил на страницах «Собеседника» с пространным посланием к Державину, своего рода номинацией поэта па первое место в русской поэзии. В «Письме к творцу оды, сочиненной в похвалу Фелицы, царевне киргиз-кайсаикой» Костров декларировал:
Ты, видно, Пинда на вершине
И в злачной чистых муз долине
Дорожки все насквозь и улицы прошел;
И чтоб царевну столь прославить.
Утешить, веселить, забавить,
Путь непротоптанный и новый ты обрел {506} .
Костров, как он сам пишет, выражает мнение утонченных читателей, с наслаждением принимающих новые конфигурации оды и не могущих остановиться от ее многократного перечитывания -
Чтоб вновь забавным в ней игрушкам не внимать {507} .
На страницах «Собеседника» Козодавлев, выражая мнение своих высоких патронов, призывал Державина повторить опыт удачного прославления Екатерины. В том же журнале он печатает «Письмо к татарскому Мурзе, сочинившему “Оду к премудрой Фелице”», где настойчиво призывает поэта:
К забаве добрых душ стихами ты пиши
Дела преславныя и мудрым царицы.
Которую мы чтим под именем Фелицы {508} .
В письме к Гримму от 16 августа 1783 года Екатерина описывала литературные установки журнала «Собеседника», также используя модное словечко «забавный» («amusant»): «Что касается NB и примечаний, надо вам знать, что четыре месяца тому назад в Петербурге стал выходить журнал, в котором встречаются уморительные NB и примечания; вообще этот журнал ералаш из презабавных вещей. Я его снабдила также описанием первоначальной истории России; журналом достаточно довольны. NB это я говорю из скромности, поскольку он, как кажется, имеет полный успех» {509} .
Слово «забавы» становится синонимом литературного творчества нового направления. Позднее, в 1786 году, в связи с появлением комедий Екатерины Богданович будет уже уверенно декларировать принципы новой литературной стратегии, находя их образец в сочинениях самой монархини. В «Стихах к сочинителю новых русских комедий» он напишет:
Отечество любя,
Являть ему пути спокойства, щастья, славы;
Смягчая грозные и грубые уставы,
Приятность с пользою мешать в свои забавы,
Забавами желать людские править нравы,
Другим желанием людей не оскорбя,
Не суть ли то дела достойные Тебя? {510}
Через несколько лет, в поэме «Добромысл» Богданович будет указывать на «забавнейших творцов» как на целую плеяду поэтов; обращаясь к Екатерине, он будет писать:
Желаешь, наконец, чтоб «Душеньки» писатель,
Старинных вымыслов простой повествователь.
Вступил в широкий путь забавнейших творцов… {511}
«Забавные игрушки», «забавный слог» означали тем не менее более, нежели отказ от одического «парения» или умения давать шутливые характеристики вельможам, хотя этим в первую очередь и понравился Державин.
Что же такое «забавный слог» Державина? Прежде всего это была стилистическая революция но отношению к теории «трех штилей»: Державин осмелился писать оду «средним» стилем, допускающим смешение всех речевых пластов и обыгрывающим само это смешение («макаронический» стиль, по определению Б.А. Успенского {512}). Важно было и то, что в таком «макароническом» стиле не соблюдалась корреляция между «высоким» (трон) и «низким» (курение табака сонным вельможей) объектами описания. Понижение стиля на один этаж в высоком жанре было колоссальным сдвигом в форме, взаимосвязанным со сдвигом в содержании. Космология оды была разрушена, и вместо макрокосмического пространства русский император оказался в пространстве микрокосмическом - за письменным столом, за стаканом лимонада, за простым обедом.
С другой стороны, «низкий» быт переставал восприниматься как низкий и недостойный высокого жанра. Происходило возвышение объекта описания, осознание обычных мирских занятий как достойных высокого жанра оды. Эта двойная деструкция одического канона отнюдь не десакрализировала власть. Напротив, система одической сакрализации засветилась обновленными семантическими планами.
Как тонко подметил В.Ф. Ходасевич, Екатерина в «Фелице» увидела себя «прекрасной, добродетельной, мудрой» не в идеализированной, высокой одической традиции - такой она себя уже не воспринимала, но «и прекрасной, и мудрой, и добродетельной в пределах, человеку доступных» {513} . Державин идентифицировал императрицу с тем идеально просвещенным человеком эпохи, которого хотела культивировать (в том числе и посредством «Собеседника») сама власть.
| | СРОЧНО, СЕГОДНЯ,НАПИШИТЕ СОЧИНЕНИЕ РАССУЖДЕНИЕ, ОБЪЯСНИТЕ КАК ВЫ ПОНИМАЕТЕ СЛОВО "А ЖАЛЬ" НЕ МЕНЕЕ 50 СЛОВ(1)Рано утром, когда Серёжка вышел за хлебом,
во дворе не было ни души. (2)Поболтать было не с кем, поэтому Сыроеж-кин решил идти в самую дальнюю булочную: может, кого-нибудь встретит или увидит что-нибудь занятное. (З)Серёжка медленно вышагивал под тенистыми липами. (4)Со стороны можно было подумать, что его что-то заботит и он погружён в свои мысли. (5)Но какие уж это мысли? (6)Так, игра: хочется, чтобы всё вокруг было ещё лучше, интереснее, значительнее. (7)Вот посажены деревья, вчера их ещё не было. (В)Тоненькие, совсем палочки, и без листьев. (9)Но ничего! (Ю)Скоро они наберут силу, зашумят на ветру... (11)А вот бульдозеры наворотили кучу земли: ровняют площадку. (12)Пока вал не убрали, здесь удобно прятаться. (13)А потом, наверное, посадят кусты, поставят спортивные снаряды... (14)Внизу, за рекой, видна чаша стадиона. (15)Серёжка смотрит на неё, но видит не стадион, а казенные стены римскоро Колизея. (16)Сейчас он не ученик средней школы, он - отважный гладиатор. (17)На нём не штаны и куртка, а кованые доспехи. (18)Он должен схватиться с тиграми и львами и поразить их своим мечом, чтобы остаться в живых... (19)Нет, пусть лучше будет стадион не Колизеем, а синхрофазотроном! (20)Да, да, такой он и есть, синхрофазотрон, - круглая, как цирк, громада, внутри которой носятся частицы, составляющие атомное ядро. (21)И сейчас Серёжка не просто ученик - он физик! (22)Вот он берёт фотопластинки и начинает размышлять, что на них за следы... (23)Вдруг вспыхивает солнечный луч, и Серёжка забывает, что минуту назад был физиком. (24)Темнеют вдалеке стены Кремля, и их охраняет на высоком берегу стрелец Сыроежкин. (25)Вот приближается высокий старик с палкой. (26)Да это сам Иван Грозный! (27)Какой приказ отдаст он своему воину? (28)Грозный приостановился и спокойно спросил: - (29)Скажи-ка, дружище, как пройти к магазину «Миллион мелочей»? - (ЗО)Н-не знаю, - растерянно пролепетал Серёжка. - (31)То есть что я!.. (32)3наю! (ЗЗ)Сначала постоянно прямо, потом налево. - (34)Спасибо, - сказал, ничуть не удивившись, старик. (35)И пошёл. (Зб)Медленно. (37)Спокойно. (38)И уже совсем не как Иван Грозный. (39)А жаль. напишите сочинение рассуждение как вы понимаете " А ЖАЛЬ"
Вот задание:
Как вы понимаете пословицы: "Видит око,да зуб неймёт", "Дорого,да мило,дёшево,да гнило", "Делить шкуру неубитого медведя", "Семь раз отмерь,один раз отрежь", "Близок локоток,да не укусишь", "Мал золотник,да дорог" ? Придумайте небольшой рассказ по одной из этих пословиц.
ПОМОГИТЕ!
точке,на которой застала их смерть,но продолжающим развиваться в сознании общества.Каждая эпоха произносит о них своё суждение, и как бы ни верно поняла она их,но всегда оставит следующей за нею эпохе сказать что-нибудь новое и более верное...".Согласны ли вы с ними? Помогают ли они осмыслить значение творчества поэта для развития русской литературы?
профессора? Почему пациенты, читавшие газету «Правда» перед обедом, теряли в весе? Почему Филипп Филиппович устанавливает причинную связь между хоровым пением домкома и замерзанием труб в «сортире»? Подтвердите свое мнение словами из текста. В чем видит выход из сложившейся ситуации профессор Преображенский? Согласны ли вы с его мнением? Почему, по мнению доктора Борменталя, Филипп Филиппович «всюду успевает»?
рассказ юшка вопросы_Почему так называли главного героя? прав ли был юшка, говоря, что его народ любит? Как вы понимаете слова юшки:"вы должно бытьлюбите меня!","народ меня без понятия любит. Сердце в людях бывает слепое"- и слова автора:" он верил что дети его любят, что он нужен им, только они не умеют любить человека и не знают, что делать для любви,и по этому терзают его"? Согласны ли вы с автором? на чьей стороне автор и почему вы так решили? Почему люди "ТЕРЗАЛИ" ЮШКУ?Помогите щас уже в школу идти плиз)))
